Мартин Линдау - Яд Борджиа [Злой гений коварства]

Ознакомительная версия.

– Ты уверен в этом, старик? Его святейшество не пожалеет золота, чтобы заплатить за сведения, которые могли бы направить куда следует его мщение, – на чистом римском диалекте произнес крестьянин, внезапным движением наклоняясь к лодочнику, в то время как его рука снова исчезла под плащом.

Но прежде, чем эта попытка могла увенчаться успехом, иоаннит могучим усилием выбросил крестьянина за борт.

– Как? Неужели этот человек должен погибнуть? – с ужасом воскликнул лодочник.

– Если он из крестьян речной области, то не погибнет. Ведь все они так привыкли к воде, что чувствуют себя в ней, как рыбы. Если же нет, тогда он – презренный убийца и найдет там много знакомых, им же самим отправленных туда, – ответил иоаннит. Но что это он здесь оставил? Это – твой кинжал, старик?

– О, святой Варфоломей, нет! – воскликнул лодочник, осторожно поднимая кинжал, словно это была змея. – Но мне кажется, что точно такой же я видел на поясе Джованни из катакомб, прежде чем он и его люди были изгнаны добрым кардиналом Сиенским.

– А знаешь, я хотел бы иметь что-нибудь в руках. Ведь негодяй вынырнул и снова нырнул, как утка, словно боится, что его подстрелят! – сказал рыцарь. – Он плывет к камышам. Но так как он тебе не нравится, я решил помочь тебе в гребле. Итак, вперед!

– Ах, синьор, когда-то я не был таким мрачным и не возбуждал ни в ком подозрений, – ответил лодочник. – Но все неудачи обрушились на меня с той самой ночи! И это все оттого, что я был так уставши, что позабыл помолиться святому Варфоломею.

– Как же это случилось? Расскажи мне всю историю, потому что на севере Италии про нее толкуют по-разному.

– Была вот такая же ночь, как сегодня, только среда, – начал старик. – Я выгрузил дрова на берегу еврейского квартала и лежал в лодке, потому что надо было караулить то, что я выгрузил. Судя по звездам, была, должно быть, полночь. Вдруг – эх, лучше бы я спал! – я увидел двух человек, выходящих из-за угла улицы слева от церкви святого Джироламо. Глядя на них можно было заключить, что они явились только посмотреть, нет ли кого-либо постороннего.

– Ты не знаешь, каковы были по виду эти люди? – прервал его иоаннит.

– Клянусь Пресвятой Девой, один был похож на негодяя, которого ваша милость бросила в воду! – ответил лодочник, – другой же, судя по голосу и походке, был испанец. Оба были в черных масках. Осмотревшись со всех сторон и не заметив ни одной живой души, они вернулись за угол. Вскоре явились еще двое. Они тоже осторожно осмотрели все вокруг, и дали затем сигнал, должно быть, для своего спутника, потому что с трупом человека в седле из-за угла выехал всадник на серой лошади в яблоках. Рядом шли оба человека в масках, которые приходили раньше. Все трое приблизились к реке, между тем, как двое других сторожили улицу. И вот как раз против поворота оба в масках взяли у всадника труп, схватили его за руки и за ноги, и, раскачав изо всех сил, бросили в реку. Всадник спросил, утонул ли труп, но не повернул головы, словно боясь посмотреть. Когда же они ответили ему: «Да, синьор!» – он пришпорил лошадь и повернулся лицом к реке.

– Его лицо! Ты можешь припомнить его? – спросил, не дыша от волнения, рыцарь.

– Я уже говорил вашей чести, что не посмел взглянуть, из боязни, что взгляд всадника, горевший огнем, встретится с моим! Когда он увидел плывущий по реке плащ покойника, он спросил, что это за черный предмет, и один из спутников ответил ему...

– Что? – с нетерпением воскликнул иоаннит.

– "Ваше преосвященство... плащ"! Впрочем нет, наверное, сказал: "Ваше превосходительство... плащ! "Да, это было превосходительство!" - смущенно произнес лодочник. – После этого один из этих людей стал бросать в плащ тяжелые камни, пока тот не пошел ко дну. Когда на реке не стало видно ни единого круга, они повернули лошадей. Но в это мгновение с улицы с воплем выбежала молоденькая девушка, а за нею две старые женщины. Я не знаю, что ей было нужно, но всадник кинулся ей навстречу и, схватив ее за волосы, ждал, пока не подоспели старухи. Девушка упала в обморок, старухи унесли ее прочь, а всадник повернулся в другую сторону, на улицу, которая ведет к храму святого Иакова. Это – все, что я знаю об этой истории и видел собственными глазами, и что я передавал его святейшеству нашему святому отцу.

– Но девушка! Девушка! Какова она была из себя? Ее фигура, цвет волос? – воскликнул рыцарь, выпуская от волнения весла.

– Почем я знаю? Девушка такая же, как все другие, – с неудовольствием ответил старик.

– Неужели ты не заметил, какого цвета были ее волосы? Я спрашиваю тебя не из простого любопытства, а по необходимости, и ты, пожалуйста, отвечай мне, – с нарочитым спокойствием сказал рыцарь. – Не были ли ее волосы золотистого цвета? Обладательницы таких волос больше всего склонны к преступлению!

– Я только мельком видел ее, синьор, но если вы толкуете о ее волосах, то мне показалось, что я увидел в ее волосах красную ленту с золотыми нитями, как носят в виде украшения еврейские девушки из гетто. А, может быть, это была и кровь... быть может, ранили и ее.

– И ты все-таки не заметил цвета ее волос, несмотря на то, что всадник схватил ее за них?

– Ночью все кошки серы. Но мне сдается, что они, должно быть, были черны, потому что рука, схватившая их, казалась, наоборот, очень белой, – подумав, ответил лодочник.

– Но почему же ты не поспешил к правителю города, сообщить ему, что ты видел, чтобы он мог преследовать убийц по пятам? Ведь я слышал, что труп нашли только в пятницу, – сказал иоаннит.

– С тех пор, как я зарабатываю свой хлеб здесь, на Тибре, – с мрачной улыбкой ответил лодочник, – я по крайней мере, раз сто видел подобные случаи, и никогда не слыхал, чтобы кто-нибудь говорил об этом. Поэтому я подумал, что и эта история пройдет так же спокойно, и продолжал спокойно делать свое дело, пока не узнал о высоком положении убитого, и о том, что это был герцог Гандийский. Тогда мне пришла в голову глупая мысль заработать на этом, и вот таким-то образом я испортил себе все дело из-за пяти крон, которые мне дал герцог Борджиа, тогда еще кардинал. «Этого, – сказал он, – довольно за бред пьяного дурака». Если бы я напал на след убийц, я, может быть, нашел бы свое счастье, потому что святой отец папа и донна Лукреция почти обезумели от горя, причиненного гибелью герцога Гандийского. Но у меня не хватило совести обвинять невиновных. Скверно, когда совесть не позволяет человеку нажиться! И все же хорошо, что так случилось, слава святому Варфоломею! Ведь убийцы могли подумать, что я выдаю их, и, прежде чем я успел бы произнести одно слово, они порвали бы мне глотку. Кто знает, кто скрывался под маской! Но вот и гетто, и я хочу напомнить вашей милости, что у меня бывают только те пассажиры, которых посылает мне мой святой.

– Кроме хорошей платы, дед, я тебе дам добрый совет, – с тяжелым вздохом произнес иоаннит. – Не рассказывай этой истории всем своим пассажирам, хотя бы это были и чужеземцы. Ты не всегда найдешь таких слушателей, как я! Да, ты можешь встретиться с таким, который, как наш милый товарищ, брошенный в воду, будет иметь достаточно оснований заставить навеки умолкнуть тебя.

Римские евреи имели в то время право жить лишь в одной известной части города, в так называемом «гетто», находившемся у самого подножия Капитолия на низком, болотистом берегу Тибра. Гетто со всех сторон окружали высокие стены. Сообщаться с городом можно было лишь через тяжелые ворота, которые охранялись городской стражей. С восходом солнца ворота открывались, а с наступлением вечера закрывались вновь, впустив на ночлег уставших сынов Израиля, работавших вне черты гетто. При том отношении к евреям, которое господствовало тогда в Риме, да и во всей Италии, гетто было почти благодеянием для них. Скрытые высокими стенами, совершенно обособленные, евреи были, по крайней мере, защищены от вспышек злобы христиан, видевших в обитателях гетто тех самых евреев, которые когда-то распяли Христа, и потому ненавидевших их всеми силами души. Здесь, в гетто, сыны Израиля имели некоторую возможность охранять от христианского разгрома свое имущество, накопленное вместе с ростовщичеством и тяжелым упорным трудом.

Обитатели гетто представляли таким образом, как бы совершенно отдельный народ, еврейские женщины не переступали ворот гетто, и не имели ни малейшего представления о том, что совершается вне его.

Многие католики-фанатики поддерживали среди населения Рима вражду к евреям, распространяя нелепые слухи о том, что евреи для исполнения своих религиозных обрядов употребляют христианскую кровь, для чего воруют маленьких детей. Эти слухи, понятно, возбуждали ненависть к обитателям гетто, но к ненависти примешивалась и зависть, так как много говорилось о несметных богатствах евреев. Легенды о богатстве потомков Авраама упорно держались в народе, хотя при посещениях гетто христиане встречали на каждом шагу вопиющую бедность. Обыкновенно, гетто открывалось для христиан три-четыре раза в год, когда папа посылал одного из своих проповедников для распространения христианства среди иноверцев. В остальное время обитатели гетто были предоставлены самим себе, при непременном условии платить более или менее крупную сумму денег за эту милость.

Ознакомительная версия.